Неточные совпадения
На бюре, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни желтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко
бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплете с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные
чернилами, высохшие, как в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырял в зубах своих еще до нашествия на Москву французов.
Знакомый, уютный кабинет Попова был неузнаваем; исчезли цветы с подоконников, на месте их стояли аптечные склянки с хвостами рецептов, сияла насквозь пронзенная лучом солнца бутылочка красных
чернил, лежали пухлые, как подушки, «дела» в синих обложках; торчал вверх дулом старинный пистолет, перевязанный у курка галстуком белой
бумажки.
Он вспомнил Ильин день: устриц, ананасы, дупелей; а теперь видел толстую скатерть, судки для уксуса и масла без пробок, заткнутые
бумажками; на тарелках лежало по большому
черному ломтю хлеба, вилки с изломанными черенками.
«Ведь это мертвая женщина», думал он, глядя на это когда-то милое, теперь оскверненное пухлое лицо с блестящим нехорошим блеском
черных косящих глаз, следящих за смотрителем и его рукою с зажатой
бумажкой. И на него нашла минута колебания.
На завалинке, у самого почтового двора, расположился небольшого роста старичок в военном сюртуке, запыленном и вытертом до крайности. Он снял с плеча мешок, вынул оттуда ломоть
черного, зачерствевшего хлеба, достал
бумажку, в которую обыкновенно завертывается странниками соль, посолил хлеб и принялся за обед.
Восьмого мая, вернувшись с последнего экзамена, закона божия, я нашел дома знакомого мне подмастерье от Розанова, который еще прежде приносил на живую нитку сметанные мундир и сюртук из глянцевитого
черного сукна с отливом и отбивал мелом лацкана, а теперь принес совсем готовое платье, с блестящими золотыми пуговицами, завернутыми
бумажками.
— Видел я его, — задумчиво говорил горбун, шурша какой-то
бумажкой в кармане у себя. — Идёт, вздернув голову, за плечом
чёрный сундучок с премудростью, на ногах новые сапоги, топает, как лошадь, и ругает вас…
На скверной, измятой почтовой
бумажке рыжими
чернилами было написано следующее...
— Сказано в заповеди тринадцатой: не входи без доклада к ближнему твоему, — прошамкал люстриновый и пролетел по воздуху, взмахивая полами крылатки… — Я и не вхожу, не вхожу-с, — а
бумажку все-таки подброшу, вот так, хлоп!.. подпишешь любую — и на скамье подсудимых. — Он выкинул из широкого
черного рукава пачку белых листов, и они разлетелись и усеяли столы, как чайки скалы на берегу.
— На, на, возьми! сбереги это, — говорил Шумков, всовывая какую-то
бумажку в руку Аркадия. — Они у меня унесут. Принеси мне потом, принеси; сбереги… — Вася не договорил, его кликнули. Он поспешно сбежал с лестницы, кивая всем головою, прощаясь со всеми. Отчаяние было на лице его. Наконец усадили его в карету и повезли. Аркадий поспешно развернул
бумажку: это был локон
черных волос Лизы, с которыми не расставался Шумков. Горячие слезы брызнули из глаз Аркадия. «Ах, бедная Лиза!»
Одна нога, обращенная носком внутрь, осталась непокрытой и казалась чужой, взятой от другого человека; на подошве сапога,
черной и совершенно новой на выемке, прилипла
бумажка от тянучки.
«Вряд ли мама узнает меня», — мелькнуло в моей стриженой голове, и, подняв с пола иссиня-черный локон, я бережно завернула его в
бумажку, чтобы послать маме с первыми же письмами.
Вошел артист Белозеров, с пышным красным бантом, с неподвижным и торжественным лицом. В руках у него была
бумажка и карандаш. С ним вошел студент Вася Ханов, племянник Афанасия, красивый мальчик-болгарин с
черными бровями.
Позднею ночью Храбров, усталый, вышел из вагона. Достал блестящую металлическую коробочку, жадно втянул в нос щепоть белого порошку; потом закурил и медленно стал ходить вдоль поезда. По небу бежали
черные тучи, дул сухой норд-ост, дышавший горячим простором среднеазиатских степей; по неметеному песку крутились
бумажки; жестянки из-под консервов со звоном стукались в темноте о рельсы.
На площади, перед сельским правлением, выстроился отряд красноармейцев с винтовками, толпились болгары в
черном, дачники. Взволнованный Тимофей Глухарь, штукатур, то входил, то выходил из ревкома. В толпе Катя заметила бледное лицо толстой, рыхлой Глухарихи, румяное личико Уляши. Солнце жгло, ветер трепал красный флаг над крыльцом, гнал по площади
бумажки и былки соломы.
Хозяйка Федосья Васильевна, полная плечистая дама с густыми
черными бровями, простоволосая и угловатая, с едва заметными усиками и с красными руками, лицом и манерами похожая на простую бабу-кухарку, стояла у ее стола и вкладывала обратно в рабочую сумку клубки шерсти, лоскутки,
бумажки…
Рука ее опустилась в карман пальто и достала оттуда небольшой портфель из
черной кожи, с серебряным вензелем. Она нагнула голову, достала из портфеля две сложенных
бумажки и развернула их, а портфель положила на диван.
Это — тот самый
черный союзник, с которым тщетно боролся главнокомандующий своими
бумажками; союзник, неуловимо перерывавший наши телеграфные и телефонные сообщения, разворачивавший самые нужные участки нашего железнодорожного пути и систематически сеявший неистовую к нам ненависть среди мирных местных жителей.
Лай мгновенно перешел в отчаяннейший визг, огласивший сонную тишину дома. Жужу поднял лапку, метнулся в сторону и юркнул под диван, оставив на месте происшествия изгрызенную туфлю и высокий сапог с
черной шнуровкой, — орудие наказания обиженной собачонки. Почти одновременно с этим на одной из кроватей отделилась круглая головенка, утыканная разноцветными бумажками-папильотками и заспанный голосок произнес...
Когда они проснулись, был уже вечер. На столе, покрытом скатертью с красною оторочкой, горела сальная свеча. Девочка, проворная, как белка, ставила на него огромные ломти
черного хлеба и огромную деревянную солоницу с узорочною резьбой. Хозяйки не видать было. Котенок играл
бумажкой, которую на нитке спускала с полатей трехлетняя девочка. Из-под белых волос ее, расправленных гребешком, словно волны молодого барашка, и свесившихся вместе с головой, можно было только видеть два голубые плутоватые глазка.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены
бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка —
черная, белая, две старухи, мальчик-казачек, кучера и разные дворовые, провожали его.